Этот день наполнен теплой пустотой; ее лениво разгоняют лопасти вентилятора. Шум шумит: ветер, процессор, что-то такое плещется в голове. Телефон отзвонил, батарейка на последнем издыхании, увидимся, сегодня больше не позвонит. Гендель спит на флэшке, сторожит будущую контрольную. Я изучаю сонаты (сонатная форма, малая сонатная форм, старинная двухчастная форма, отдельно - сонаты Скарлатти-сына). На самом деле, конечно, не изучаю. Мысли колышатся, колосятся, околачиваются, сонные, но не вялые, а просто сонные. Напоенные солнцем, небом и горькой травой. Палатку с собой можно не везти. Спальник тоже. Достоевского к пятнице добью. Везти нужно домашние задания, Рыбакова, блокнот с ручкой, кошелек и сигареты. И себя. Я в этой картине - главное. Мальчик, положим, сам себя довезет (и палатку, и спальник, то есть даже два спальника), а вот если меня не будет, то откуда же он меня возмет? То-то же. И это надо иметь ввиду.
Я потеряла чудный значок, такой, знаете ли, небольшой, но очень милый: круглый, черный, белым надпись "пианисты видят только черно-белое"; потрясающее объяснение моего максимализма - мол, что вы хотите, циферки тут ни при чем, это профессиональное. Иголка слабая, упал с рубашки прямо на улице, жа-алко. Ну, что денег на новый нет, это я уже писала. Главное, что я ж сама себе подарила, не кто-нибудь. Последний месяц только и делаю, что дарю. Подарила знакомому барабанщику (совершенно прекрасному; заспиртовать и любоваться) кулон с часами Кэролла, на которых всегда время пить чай. Проходила полгода, не снимая, даже когда ребята возмущались: убери, мешает. Ребята мне мешали как-то больше. А тут взяла и отдала. Не говоря уж о тоннах раздаренных значков: и Ч., и гениальному гитаристу, и кому только не... пристроила даже тот, на котором написано "ну нет у меня чувства ритма", хотя наши музыкантики почему-то обижаются. Они все сплошь не очень умелые, зато веселые, почти не пьют и не курят, а все баги сваливают на саунд. Ч., который занимается саундом, вежливо кивает. Он очень дипломатичен. Кроме того, он всегда сидит и слушет: работа у него такая. Железные нервы у человека.
На иерусалимской мидрахов, пешеходной улице, видела Гийома с Клэр. Гийом тут уже четыре месяца; свой не самый большой словарный запас использует виртуозно, мне бы так, но почему-то с русским акцентом. Клэр в наших палестинах (неплохо, да?) всего вторую неделю; длинная юбка, сандалии, платок, нежная улыбка, пара слов по-английски, смотрит только на Гийома. Гийом смотрит вокруг. Раз в десять минут он оборачивается и вкратце переводит все, что услышал и наговорил. Клэр держит его за руку. Они работают: крутят. Среди мидраховцев выделяются три основные специальности: бросать, крутить и стучать. Жонглеры, впрочем, самые редкие гости; барабанщики же - самые частые. Гийом и сам немного стучит, но только на чужих инструментах, свой у него старенький и разваливающийся, а новый стоит... много, они столько не зарабатывают. И это при том, что публика их ценит: они оба очень красивы, Клэр - истинно по-женски, Гийом - истинно по-мужски, у них такие руки и тела, а двигаются так, что хочется плакать. В час можно срубить от десяти до ста шекелей - как повезет; лучше всего, конечно, конец недели, с четверга по субботу, плюс дни народных гуляний. Хватает на комнату, с подработкой, конечно. Клэр улетает скоро, но собирается прилететь обратно и обосноваться надолго; Гийом в конце лета летит в Париж, забирает машину и едет через Турцию и Иран. Обещает управиться за месяц. Ждем, ждем.
Я обрастаю людьми, как только перестаю что-либо для этого делать. Они просто приходят. Чаще всего не остаются, но это уже не важно: мне достаточно получаса, чтобы через полгода меня остановили на улице - ой, это ты!.. Да, я. А ты?.. Их слишком много, как же всех запомнить. Глубже всего сидят запахи: я узнаю все квартиры, где ночевала хотя бы раз, с закрытыми глазами. Хозяев вспомниаю через раз и с трудом. Их много, много, и становится все больше, и из них постепенно вытанцовываются те, что становятся все важнее. Те, у которых я непременно спрашиваю "как дела". Те, чьи номера телефонов забиты в мою книжку, и особенно те, по чьим номерам я звоню. Те, которые звонят мне. Которые не отваливаются, стоит мне встряхнуться.
Иногда это пугает. Иногда это натягивается внутри обморочной слабостью, "мы в ответе", "кто кому больше", "что у него в голове". Иногда это так здорово, так здорово, все тылы защищены, и можно просто расслабиться, сесть, оглядеться: думайте что хотите, вы мне не нужны, у меня уже есть.
Иногда это выливается в такие дивные, теплые, звенящие дни, когда, казалось бы, и совсем никого нет, и вовсе не смотришь на часы: ну где же они, где, а как-то даже и занят, и не занят, и сам себя вполне устраиваешь, и все и так хорошо...
А чего, и увидимся, радость моя. Пуркуа бы и не па.